Утро
Для более глубокого погружения в атмосферу экспозиции этот зал оснащен музыкальным аудиофайлом.
Антракт из балета «Раймонда». Музыка Александра Глазунова, исполняет государственный симфонический оркестр «Молодая Россия», дирижер Марк Горенштейн.
Вверх, по недоступным
Крутизнам встающих
Гор, туман восходит
Из долин цветущих;
Он, как дым, уходит
В небеса родные,
В облака свиваясь
Ярко-золотые —
И рассеиваясь.
О, в ответ природе
Улыбнись, от века
Обреченный скорби
Гений человека!
Яков Полонский
В панно «Утро» красочная материя ощутимо приобретает самостоятельность: ее формы прорастают и прирастают подобно изображенным здесь травам и цветам, превращая панно в красочную симфонию, построенную на хроматических вариациях тона. В этой фантастической саморазвивающейся форме уже предчувствуется наступление эры беспредметности. Кажется, только женские фигуры, олицетворяющие землю и воду, солнечный луч и улетающий туман, удерживают «Утро» в границах фигуративности. Проступающие из переливающейся подвижной животворной материи, они кажутся естественным ее порождением и одушевленным завершением. Он копается в природе и в фантастическом, может быть, объясняя их друг другом, как ученый объясняет один порядок явлений другим. Он пишет много. Видно, что душа его волнуется. И, может быть, из этих волнений выкатятся драгоценные жемчужины.
Василий Розанов
Самый масштабный и скандальный экспонат «Выставки русских и финляндских художников» — панно «Утро». Его буквально «чуть не с руками» вырвал удачно пробегавший мимо Сергей Дягилев «из объятий» Михаила Врубеля, собравшегося его уничтожить.
Константин Сомов. Афиша «Выставка русскихъ и финляндскихъ художниковъ».
Дело в том, что картина эта, написанная автором летом 1897 года на хуторе Ивановский Черниговской губернии, — отвергнутый вариант одного из трех аллегорических изображений, объединенных общей темой «Времена дня» («Утро», «Полдень», «Вечер), выполненных для неоготического замка Саввы и Зинаиды Морозовых на Малой Спиридоновке (проект Федора Шехтеля). Работа над ними длилась три года, и на сегодня труд не исчез, в особняке зал с полотнами мастера (при Морозовых — курительная комната) все-таки существует.
Зал Врубеля в готическом особняке Морозовых.
Панно из зала Врубеля.
Панно из зала Врубеля.
Заказчики же с Михаилом Александровичем — приятелем Шехтеля — основательно «поели» друг другу сознание. Их реакция отчасти объяснима: покупатели получили совсем не то, что было ими утверждено в первоначальных эскизах. Приступив к воплощению композиций в масле, художник не только обратился к новым сюжетам, но и изменил задачу с декоративной на живописную.
Бенуа пишет, что сами мирискусники (тогда еще будущие) были от панно не в восторге: «Наше любопытство было теперь удовлетворено: перед нами, занимая центр одной из стен выставки, красовался очень значительный образец кисти Врубеля. И надо сознаться, нас, начиная с Дягилева, постигло разочарование. Ведь нам рассказывали, что Врубель — безупречный мастер рисунка, что он рисует как Энгр, а тут, среди каких-то водорослей барахтались еле различимые, очень приблизительно разработанные и довольно банальные фигуры женщин. Нам превозносили его бесподобные краски, его блестящий колорит, а это панно было точно покрыто одним сплошным мутно-зеленым колером, и не было в нем никаких звучных сочетаний. Повторяю — мы были разочарованы, но когда послышались со всех сторон нападки профанов, то пришлось поневоле кривить душой и защищать это панно».
Журнал «Шут» от 31 января 1898 г. Посетитель выставки, приехавший из Конотопа, всеми силами старается постичь Врубеля.
«Рупор передвижников» Владимир Стасов в своей статье «Выставки» полностью солидарен с изображенным на карикатуре жителем Конотопа («Новости и биржевая газета» от 27 января 1898 г.): «От начала и до конца тут нет ничего, кроме сплошного безумия и безобразия, антихудожественности и отталкивательности… Что это за женщины, на что они тут, зачем они так плохи, что собою изображают и, наконец, вообще, зачем они писаны, когда все дело только в том, чтобы их нельзя было видеть — кто разберет, кто объяснит эту неимоверную чепуху?.. Сколько ее ни рассматривайте, и прямо, и сбоку, и снизу, и сверху, пожалуй, даже хотя сзади — все равно везде одна чепуха, чепуха и чепуха, — безобразие, безобразие и безобразие. Казалось бы, для кого это писано? Кому этот неимоверный вздор нужен? Он, казалось бы, может только всех отталкивать. Но нет, под картиной стоит билетик: «продано». Как это поразительно! Есть на свете такие несчастные люди, которые могут сочувствовать этому сумасшедшему бреду, намерены приютить его в залах, в комнатах, пожалуй, в музеях?»
В чем же притягательность этого четырех с половиной метрового упоительного болотистого безумия, приобретенного Сергеем Павловичем еще до окончания выставки?
Прежде, чем приняться за него, Врубель сделал свой знаменитый этюд или эскиз. «Я затрудняюсь, как назвать, так как, в сущности, это самостоятельное произведение акварелью — женское лицо посреди синих цветов — дельфинов. Цветы он писал с натуры, но очень увеличивал их, женскую фигуру он писал от себя; но она вышла похожа на сестру или меня», — вспоминала о созданной им в том же черниговском поместье акварели «Примавера» свояченица художника Екатерина Ге.
Фрагмент портрета Екатерины Ге, написанного художником Николаем Ге, и фрагмент акварели Врубеля «Примавера».
Примавера (исп., итал., порт. primavera — «весна») — образ весны…красоты…, скорее красоты другого мира, мира незнакомого, мистического, краски когда-то были свежи, но сейчас они покрыты тонким слоем пыли бронзы, винтажными мягкими тонами пространства зазеркалья.
После смерти маэстро Савва Иванович Мамонтов писал в некрологе: «Врубель благоговел перед женщинами, и всегда одна из них гостила в его сердце. Во всех изображенных им в известный период жизни женских фигурах сквозят черты той, которой он увлекался в тот момент». Если это и так, то с 1896 года господствует одна фигура, которая с тех пор в сердце художника властвовала безраздельно, — фигура его жены Надежды Забелы. Его акварель «Примавера» представляет собой органическое воплощение его представлений, частью сюиты портретов своей супруги, прелюдией к развитию темы Вечной Красоты в полотне «Утро».
«Примавера», 1897 г. Бумага, акварель, угольный и графитный карандаши. Государственный Русский музей.
Мечтая соединить в своем творчестве искусство с жизнью, автор работал над поисками высокого монументального стиля и особой национальной формы, используя в произведениях орнаментально-ритмические решения. Все это сближало его со стилем модерн, для которого характерны также и контрастный переход от статики к движению, от душевного покоя к внезапной взволнованности. Художественному языку модерна свойственна особая плавность форм, вытянутость фигур, подчеркнутость контуров, использование растительных мотивов. Стебли, листья и цветы как будто увядших экзотических растений сплетаются в причудливый узор, в котором иногда появляются фигуры женщин или фантастических существ.
Модерн обнаруживает пристрастие к аллегорическим сюжетам, которое можно наблюдать и в панно «Утро». В нем расцветающая природа олицетворена в четырех аллегорических фигурах русалок. Среди чарующего сплетения гигантских деревьев, густых трав и причудливых бутонов возвышается фигура обнаженной женщины, встречающей восходящий свет.
Его художник называет «Лучом» и олицетворяет с другой героиней, причудливо изогнувшейся и устремившейся из лесных зарослей к небу.
Ниже, из густой травы, переходящей в болотные заросли, выступает третья фея, являющая пробуждение ото сна. Ее лицо еще неподвижно, только открылись большие темные глаза, в которых появляется первая утренняя мысль, как продолжение последнего сновидения.
Четвертая фигура справа дана фрагментарно: изображена женская голова с выражением страха и отчаяния.
Когда Врубеля просили объяснить значение этой фигуры, он отвечал: «Это сказка». Четыре женских изображения усиливают общий эмоциональный настрой пейзажа, его поэтичность и музыкальность. Образы, созданные маэстро, многозначны и вызывают самые разные чувства, испытываемые человеком.
Колорит панно, созданный из зеленых тонов, создает ощущение прохлады раннего утра, когда солнце еще только должно появиться из-за невидимого горизонта…
«Утро», 1897 г. Холст масло. Государственный Русский музей.