Для более глубокого погружения в атмосферу экспозиции этот зал оснащен музыкальным аудиофайлом.
«Мыслеформы». Музыка Андрея Попова, исполняет ансамбль «Галерея актуальной музыки», солисты Григорий Дьяченко и Андрей Кравченко.

И мне безумие дано
За этим явственным пределом,
И я взрастил его зерно
В моем уме осиротелом!

И тяжесть мира мне легка,
И жизнь вот-вот мелькнет пред взором,
Как пыль на крыльях мотылька
С ее причудливым узором.
                     Константин Льдов

В начале 1902 года картина «Демон поверженный» была показана публике на выставке «Мир искусства» в Санкт-Петербурге (смотри зал 12). Незадолго до этого события окружающие стали замечать у художника признаки душевного беспокойства. Воспоминания друзей и близких позволяют воссоздать последовательность последних, скорбных лет жизни большого художника. На предварительном показе картины дома автору были высказаны замечания Валентином Серовым. Вспоминает Илья Семенович Остроухов: «Демон поверженный» была очень интересная работа, хотя с большими НО. На одно из этих НО чисто по-товарищески указывал Врубелю Серов. Это был неправильный рисунок правой руки Демона. Врубель, сильно побледнев, прямо закричал на Серова не своим голосом:
– Ты ничего не смыслишь в рисунке, а суешься мне указывать. И пошел сыпать ругательствами».
Вскоре и на заседании совета Третьяковской галереи большинством голосов была отклонена покупка «Демона поверженного». Дома он гневно кричал тому же Остроухову: «Вы делаете преступление перед искусством, что не приобретаете «Демона»! Это великое создание! Вы обязаны его приобрести. Ваш отказ оправдывает всю грязь, какую льют на меня газеты». О болезненном состоянии Врубеля, когда ему стало известно о решении совета Третьяковки, свидетельствует и письмо Степана Яремича: «Врубель по сему поводу страшно озлоблен на Серова и ищет случай, чтобы погубить этого ни в чем не повинного честного сердцем человека. Говорит, револьвер уже заготовлен и рука казнящего не дрогнет». Задетая творческая гордость и ущемленное самолюбие после длительного сдерживания вырвались наконец наружу и приобрели у Врубеля гипертрофированные формы, и его гнев обратился на удачливого коллегу. Все это свидетельствовало о начале психической болезни.
Приехав в Петербург на «Мир искусства», Врубель отправился в Мариинский театр и, недовольный выступлением одного из певцов, прошел за кулисы и хотел выйти на сцену, чтобы пропеть вместо солиста известную арию. Его удерживали, он вырывался…
О той выставке рассказывала сестра жены мастера, Екатерина Ивановна Ге: «Михаил Александрович, несмотря на то что картина была уже выставлена, каждый день с раннего утра переписывал ее, и я с ужасом видела каждый день перемену. Были дни, что «Демон» был очень страшен, и потом опять появлялись в выражении лица Демона глубокая грусть и новая красота… Вообще, несмотря на болезнь, способность к творчеству не покидала Врубеля, даже как будто росла, но жить с ним уже делалось невыносимо».
Вот такая печальная прелюдия у этой трагической истории с началом необратимой психической болезни.

В апреле 1902 года художник впервые был помещен в частную психиатрическую лечебницу Федора Александровича Савей-Могилевича. При поступлении в клинику Врубель был очень беспокоен и возбужден, высказывал идеи о собственном величии, заявляя себя императором — музыкантом с голосом хора. Именно здесь ему впервые был поставлен диагноз-приговор. Врубеля осмотрел знаменитый уже Бехтерев. Его вердикт был ошеломляющим: прогрессивный паралич с развитием деменции. В клинике Михаил Александрович был под наблюдением старшего врача Владимира Петровича Поморцова, создателя службы неотложной психиатрическом помощи. Позже тот неоднократно навещал в других клиниках своего гения-пациента.

Благодаря ему сохранилась целая коллекция больничных рисунков мастера. В 1911 году Поморцов показал рисунки на выставке «Московский салон». Увидев госпитальные творения, Александр Блок напишет: «Коллекция В.П. Поморцова — удивительный артефакт. Она заставляет воспринимать безумие Врубеля не как болезнь, а как художественное инакомыслие, проявление чистой, не контролируемой разумом созидательной силы».

«Портрет В.П. Поморцова», 1903 г. Бумага, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.

Коллекцию Поморцева составляют рисунки, исполненные в самый тяжелый период болезни. Но именно они заставляют воспринимать безумие Врубеля не как болезнь, а как художественное инакомыслие, проявление чистой созидательной силы.

«Мужской портрет, (изображен психиатр Иван Дмитриевич Ермаков)». Бумага, графитный карандаш. Местонахождение неизвестно.
«Три богатыря», 1902—1903 гг. Бумага, пастель, акварель, белила, графитный и восковой карандаши. Государственная Третьяковская галерея.

«Сидящая женская фигура», 1902—1903 гг. Бумага, пастель, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.

«Портрет санитара (служитель Андрикониц)», 1904—1905  гг. Бумага, цветные карандаши. Частное собрание.

«Мужской портрет», 1902—1903 гг. Бумага, черный и восковой карандаши, пастель. Государственная Третьяковская галерея.

«Окруженный тайной своего безумия, художник как бы удалился от живущих за некий недоступный и недостижимый предел, и с тех пор начала среди нас нарождаться легенда о Врубеле. Дважды потом он возвращался в жизнь, снова творил, и поистине прекрасен был прощальный рассвет его гения: но уже не исчезала черта, отделившая его от живых, и он казался нам таинственным и чуждым пришельцем из иного мира», — Александр Иванов.

«Женский портрет», 1902—1903 гг. Бумага, черный и восковой карандаши, пастель, уголь. Государственная Третьяковская галерея.

«Мужской портрет», 1902—1903 гг. Государственная Третьяковская галерея.
А также «Женский портрет (Н.Г. Антоновой)», «Голову Святого», «Бегство в Египет», «Святого Михаила», «Голову в шлеме», множество набросков можно увидеть в зале 13, часть 1 и зале 14).

Из-за усиливавшихся в дальнейшем эпизодов сильного возбуждения больной в одном пальто и шляпе, так как остальные вещи он уничтожил, был перенаправлен на лечение в клинику при Московском университете. В университетской клинике Сербский подтвердил диагноз Бехтерева: прогрессивный паралич вследствие сифилитической инфекции (случай заражения имел место в 1892 году). Врубелю назначают препараты ртути, прочие медикаменты. Возбуждение страдающего постепенно стихает. С сентября ему позволено видеться с близкими, его навещают родственники, Владимир фон Мекк и Петр Кончаловский. Больной уже может писать жене и активно просится домой, но «от разговоров об искусстве уклоняется. Чувствует себя утомленным». Прогноз мрачный: дальше лишь ступени умственной, физической деградации.

18 февраля 1903 года Врубель вышел из клиники, но был в подавленном настроении, а к апрелю так и вовсе «расклеился»: плакал, тосковал, говорил, что никуда не годен, работать вовсе не мог, хотя начал получать долгожданные заказы. 3 мая 1903 года в семье случилось большое несчастье — умер Саввочка, единственный его ребенок. Перед лицом этого горя Михаил Александрович вел себя очень мужественно, лично занялся организацией похорон, старался поддержать убитую отчаянием жену. Но после похорон сына Врубели уехали в имение под Киевом, там художник стал сильно нервничать, требовал, чтобы его скорее везли в лечебницу. Кто-то посоветовал ему лечь в одну из психиатрических клиник Риги. На этот раз болезнь протекала совершенно по-другому: бред величия сменился полным угнетением настроения. Врубель высказывал идеи ничтожности и хотел лишить себя жизни — как человек философского склада, мыслей о смерти он не боялся. Степан Яремич еще в 1901 году услышал от него, стоящего перед своим киевским «Надгробным плачем»: «Вот к чему, в сущности, я должен бы вернуться». Яремичу также запомнилась его фраза о том, что смерть, которая уничтожает все противоречия, и есть, возможно, главный категорический императив.
Осенью сестра художника перевезла его из Риги в Москву. К весне 1904 года больному стало настолько плохо, что врачи допускали, что он недотянет и до лета. «Миша плохо спит, а эту ночь совсем не спал… — жаловалась Надежда Забела сестре мужа. — Он теперь очень занят картиной, которую он пишет на том холсте, где был Пасхальный звон, теперь тут шестикрылый херувим, уже весь холст записан, но лицо херувима его не удовлетворяет, и он собирается его переделывать… не спит и возбужден, хотя скорей бодро настроен». «Азраил» удался (смотри зал 2, часть 2). Врубель горел энтузиазмом, хотя физически он так ослаб, что его катали в кресле. К тому же простуда обернулась острейшим ревматизмом, суставы воспалились и ныли нестерпимо. Однако, невзирая на распухшие пальцы, художник, отказываясь есть и спать, хотел только творить. Изнуренный организм не выдерживал. «К весне 1904 года, — пишет Екатерина Ге, — Врубелю было так ужасно плохо, что думали, что он не переживет этой весны. Хотели везти его за границу; но потом оставили всякие планы, думая, что еще немного, — и все кончено».

На стадии, когда должно было сказаться притупление эмоций и снижение умственных способностей, интеллект пациента проявлялся сильно, эмоции выражались ярко. Только вот что было делать с угрожающе истощенным телом? Клиника уже закрылась на лето, а Врубеля все держали, подозревая, что перевозить его дальше морга не понадобится. Однако больной как-то держался, и Сербский рекомендовал определить его в недавно открывшуюся на окраине Москвы санаторного типа лечебницу доктора Усольцева (подробно о клинике Усольцева и самом докторе можно посмотреть в зале 13, части 3).

И фантаст Врубель в поисках исцеления приник к живительной натурной правде. Таково было предписание медиков — работа лишь с оригинала как средство удержать сознание от фантазий, возбуждающих и уносящих далеко от реальности, от жизни. Врубель послушался. С чем он сам и доктора не могли справиться, это его художественный темперамент. Михаил Врубель теперь рисовал только с натуры, но сутками напролет, большинство работ вошло в историю под названием «Коллекция Введенского». Днем портреты врачей, санитаров, соседей по скорбному приюту, коридоры с пальмами на тумбочках, деревья за окном. А ночью в индивидуальной палате — свою кровать (смотри зал 7, часть 1 и зал 13, часть 1). Дыбом стоящая подушка, смятые простыни, откинутое одеяло — знаменитая карандашная серия «Бессонница», честный и душераздирающий дневник одиноких больничных ночей (подробно эти этюды рассмотрены в зале 7, части 1-й).

«Палата», 1904. Бумага, графитный карандаш.

«Спящий на кровати», 1904 г. Бумага, графитный карандаш. Государственный Русский музей.

«Спящий на кровати», 1904 г. Бумага, графитный карандаш. Государственный Русский музей.

«Фантазия», 1903—1904 гг. Бумага, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.
Ночами при свете лампы Врубель рисовал углы комнаты, диван, смятую постель, брошенную на спинку кровати одежду. Предметы кажутся ожившими, беседующими с чем-то грустным. Не случайно мебельный чехол представляется Врубелю похожим на женскую одежду, и он «воодушевляет» складки его ткани, пририсовывает к ним прозрачное лицо («Фантазия»). Трудно найти в истории искусства подобные примеры, когда рисунки бытовых вещей столь откровенно бы повествовали о душевной измученности и одиночестве. Рука подобна сейсмографу, регистрирующему таинственный контакт художника с предметами.

«Портрет П.И. Карпова», 1903—1904 гг. Бумага, графитный и черный карандаши. Государственная Третьяковская галерея.
Павел Иванович Карпов — врач-психиатр, работал в психиатрической клинике Московского университета во время пребывания там Михаила Врубеля. Позже навещал художника в клинике Усольцева. Впоследствии стал одним из ведущих исследователей влияния творчества душевнобольных на развитие науки, искусства и техники. Изыскания Карпова привели его в авангард советского искусствоведения, он был избран действительным членом Государственной академии художественных наук. Собранная им коллекция рисунков пациентов, в том числе Врубеля, насчитывала несколько тысяч единиц.

«Портрет П.И. Карпова», 1903—1904 гг. Бумага, графитный и черный карандаши. Государственная Третьяковская галерея.

«Портрет врача Левицкого», 1904—1905 гг. Бумага, графитный карандаш. Частное собрание.

«Женский портрет (Надзирательница)», 1903—1904 гг. Бумага, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.

«Портрет санитара», 1903—1904 гг. Бумага, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.

«Портрет больного», 1903—1904 гг. Бумага, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.
Коллекция представляет другое состояние Врубеля. В рисунках возникает неведомый ранее уровень постижения натуры, появляются новые эмоционально-эстетические качества. Кажется, что рисунки обладают пристальностью и бесстрастностью документа. В них предсказывается экспрессионизм и многообразные формы «реализма» ХХ века.

Зимние пейзажи, увиденные из окна больницы, отличает особая пластическая убедительность: они кажутся почти стереоскопические. Карандаш и бумага использованы на переделе тональных контрастов. Ветви голых деревьев поражают своей витальной силой, от снежных сугробов исходит холод. Пейзажи вызывают то же тревожное чувство, что и обитатели больницы.

«Дворик зимой», 1903—1904 гг. Бумага, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.

«Дерево у забора», 1903—1904 гг. Бумага, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.

«Снежный сугроб», 1903—1904 гг. Бумага, графитный и черный карандаши. Государственная Третьяковская галерея.

«Вид из окна. (Сад. Зима)», 1903—1904 гг. Бумага, акварель, графитный карандаш. Частное собрание, Москва.
Рисунок был подарен Врубелем доктору Усольцеву 29 июля 1904 года при выписке из клиники с дарственной надписью: «На память дорогому и многоуважаемому Федору Арсеньевичу «от воскресшего Врубеля». (Переезд в клинику Усольцева принес удивительную пользу: Врубель стал есть (до этого он отказывал себе в пище, считая себя недостойным еды), мысли его прояснились, он рисовал, писал письма родным и друзьям, а через два месяца настолько поправился, что вернулся домой).

В своих мемуарах Федор Усольцев вспоминал: «Из длинной вереницы прошедших передо мною людей, душевный спектр которых разложила болезнь, его спектр был самый богатый и самый яркий, и этот спектр показал до неоспоримости ясно, что это был художник-творец, всем своим существом, до самых глубоких тайников психической личности. Он творил всегда, можно сказать, непрерывно, и творчество было для него также легко и также необходимо, как дыхание. Пока жив человек, — он все дышит; пока дышал Врубель, — он все творил».

После выписки художника из лечебницы Врубели переехали в Петербург, где Михаил Александрович вел жизнь абсолютно здорового человека: снял квартиру, провел в ней электричество и очень много работал. Впереди будет еще множество прекрасных автопортретов (смотри зал 1), «Дама в лиловом» (смотри зал 3), серия рисунков «Раковины», пастель «Жемчужина» (смотри зал 9), эскизы сценических костюмов для жены и ее графические портреты (смотри зал 3), рисунок «Серафим», акварели «Иоанн креститель», «Путники, идущие в Эммаус», «Пророк и серафим», иллюстрация к стихотворению Александра Пушкина «Пророк» (смотри зал 2), «Видение пророка Иезекииля» (смотри зал 2).

К началу 1905 года жена стала замечать у Врубеля сильное возбуждение, он стал несговорчивым, раздражительным, непомерно тратил деньги на совершенно ненужные вещи. Жене художника пришлось вызвать из Москвы психиатра Усольцева, который увез Врубеля в свою московскую лечебницу.

«Портрет доктора Усольцева», подробно можно посмотреть в зале 13, части 3-й в сравнении с майоликовой статуэткой «Мефистофель».
Усольцев действовал на больного успокаивающе. Оказавшись в клинике, Врубель начал спать, а бессонница всегда была одним из опасных симптомов его недуга. Родственники надеялись, что в этот раз болезнь не будет продолжительной, но, увы, они ошиблись — возбуждение снова сменилось угнетением. Но все же, несмотря на страдания, Врубель не прекращал работать: он писал портреты всей семьи Усольцевых, многих больных и поэта Брюсова, который частенько навещал художника (смотри зал 13, часть 3).
Когда Врубель писал Брюсова, окружающие стали замечать, что у него происходит что-то странное с глазами, художник вынужден был подходить очень близко, чтобы разглядеть модель. Новое несчастье приближалось с ужасающей скоростью, окончив портрет Брюсова, Врубель почти не видел своей работы. Теперь маэстро понимал весь ужас своего положения: художник, мир которого был сказочно прекрасен, — теперь почти слепой… Он стал отказываться от еды, говоря, что если будет голодать 10 лет, то прозреет, и рисунок у него будет необыкновенно хорош.

Бедный человек теперь стеснялся знакомых, он говорил: «Зачем им приходить, я ведь их не вижу». Внешний мир все меньше соприкасался с Михаилом Врубелем. Несмотря на все старания его сестры и жены, которые регулярно навещали художника, он погружался в мир собственных грез: рассказывал что-то вроде сказок, что у него будут глаза из изумруда, что он создал все свои произведения во времена Древнего мира или эпохи Возрождения. Силы постепенно покидали мастера, иногда он говорил, что «устал жить».

Сидя в саду в свое последнее лето, он как-то сказал: «Воробьи чирикают мне — чуть жив, чуть жив». Общий облик больного становился как бы утонченнее, одухотвореннее. Врубель шел к концу с полным спокойствием. Когда у него началось воспаление легких, перешедшее затем в скоротечную чахотку, он воспринял это спокойно. В последний сознательный свой день, перед агонией, Михаил Александрович особенно тщательно привел себя в порядок, горячо поцеловал руки жены и сестры и больше уже не разговаривал.

Психиатр Федор Усольцев, который, как никто другой, ценил маэстро, понимая всю сложность его гениальной личности говорил: «Часто приходилось слышать, что творчество Врубеля — больное творчество. Я долго и внимательно изучал Врубеля, и я считаю, что его творчество не только вполне нормально, но так могуче и прочно, что даже ужасная болезнь не могла его разрушить. Творчество было в основе, в самой сущности его психической личности, и, дойдя до конца, болезнь разрушила его самого… Он умер тяжко больным, но как художник он был здоров, и глубоко здоров».

Гений творца Врубеля постоянно экспериментировал над своими возможностями. Максимально быстро Михаил Александрович мог выразить свое душевное состояние на полотнах, что всегда привлекало любителей его искусства. Изображенную на бумаге карандашом и акварелью работу «Роза в стакане» считают верхушкой авторского мастерства. Этот шедевр таит в себе печальный факт своего создания. Маэстро написал картину, когда находился на лечении в психиатрической лечебнице — историю, окружающую его и его мир изнутри. Точечными набросками художник передал всю структуру несложных предметов – стакана с водой и розы. Эта четкость графики Михаила Врубеля затмевает взгляд зрителя. От розы исходит манящий момент красоты. Лепестки изображены настолько деликатно, что цветок кажется фактурным, вылепленным или же высеченным из строгого материала. Эта строгость подчеркнута толстым стеблем и резцовой формой. Но все равно роза выражает хрупкость. Виден изящный переход от темного оттенка к светлому цвету, поэтому цветок смотрится одновременно реальным и неживым. Заботливое написание картины показывает гармонию и неброский шарм. «Роза в стакане» — картина чувственности и беспокойства, которые теперь прочно обосновались в мастерской душе…

«Роза в стакане», 1904 г. Бумага на картоне, акварель, графитный карандаш. Государственная Третьяковская галерея.