Посвящается семидесятой годовщине со дня кончины композитора Макарова

Над бездной зеленой воды
Проносятся клочья тумана
Сияют холодные льды
В безбрежной дали океана.

Размытая синяя тень
Легла у подножья тороса,
Ползет неуклюже тюлень
Под сень ледяного колосса.

Вот трещины черная плеть
Хлестнула столетнюю льдину
И валится белый медведь
В разверстую грудь исполина.

Ледовых драконов хребты
Могучей рукой перебиты
Бесстрастен и яростен ты,
Седой Океан Ледовитый.
                  Сергей Дубцов

В этой статье мы представим обладателя премий международных кинофестивалей в Локарно, Эдинбурге, Дурбане и Лондоне прогремевший некогда на весь мир фильм производства Московской киностудии научно-популярного кино «Во льдах океана».

Фильм снимался довольно известным уже тогда режиссером-документалистом на тот момент народным артистом Российской Федерации Александром Згуриди в течение двух лет. Съемки проходили силами Института океанологии Академии наук СССР на острове Новая Земля, в водах и на берегу в специально выстроенном для съемок бассейне в Баренцевом море в натуре и без использования постановочных трюков и сложной оптической техники в непосредственной близости с «задействованными актерами». Фильм дает видение жизни животного мира (прибрежного, водного и подводного), населяющего северные районы страны. С помощью уникальных кинокадров зрители знакомятся с животными прибрежных зон Арктики, опускаются в глубь ледяных вод океана, наблюдают за жизнью птиц и зверей на суше и в небе.

Это последняя работа в крупной форме, выполненная композитором Валентином Макаровым. За кадром музыка звучит как симфоническая иллюстрация на протяжении всех 65 минут фильма, выполняя роль ведущего героя картины, создавая ее настроение и подчеркивая акценты, которые режиссер с музыкантом продумывали «бок о бок» с инструментом.

Зритель должен увидеть жизнь природы в естественных условиях без присутствия человека. Только тогда можно считать достигнутой нашу цель и оправданными наши усилия.
                                                                                                                                Александр Згуриди

Зритель так и видит, во многом не догадываясь, какая работа при этом творится в «закулисье». И если говорить «ледяным» языком этого повествования, то мы хотели бы слегка приподнять для публики скрытую океаном значимую часть айсберга той глыбы, каковой является этот фильм.

***

Ясная сентябрьская Москва. Солнечно-медовый день на знаменитом некрополе. Высокие тонкие купола золотят каменные «тени» ушедших на 3-м участке. Спят композиторы: Чемберджи, Скрябин, Александров, Асафьев, Кастальский. Спят и не ведают того, что у них сегодня пополнение.

На 32-м ряду расположилось торжественно-печальное собрание. Над митингующими мягко вальсируют кленовые сердца, бесшумно опускаются, ласкаясь к темно-красному узкому «домишке» на покрытом суконной тканью столе. Рядом стоит девушка с бездонными, как тихие омуты, одинокими глазами. К ней заботливо подходит большой черноволосый дядька – это Иван Шмелев, известный исполнитель эстрадной песни – и, сглатывая безвольный поток слез, бережно обнимает за локоть и целует в напряженный лоб. Она застенчиво съеживается перед вереницей ярких величин страны и слегка прижимается к мягкосердечному артисту: «Я здесь чужая!» – «Нет! Таисия, ты здесь по праву и самая главная. Иди, поцелуй отца». Иван слегка подталкивает ее к родительской «раке». Но в это время над бледным заострившимся профилем уже склоняется разукрашенная коралловой помадой зареванная пышнотелая особа.

Как вдруг прозрачный воздух наполняется отчего-то неуверенной речью деятеля СК композиторов СССР Юрия Шапорина: «Секретариат союза советских композиторов поручил мне сказать последнее «прости» … Была ли его смерть результатом плохого здоровья или врачебной ошибки…». Несколько провожающих удивленно вскидывают головы, кто-то согласно кивает. Таисия растерянно смотрит на плачущего Ивана и его бесконечно скорбящую жену Настю, то на стихийно горячо обнявшего супругу Таню песенника Юрия Слонова, на крепко жевавшего губу гуру кинозвука Володю Кутузова, на знаменитого фотокора Редькина. Накануне им было объявлено о скоропостижной смерти лучшего человека: отца, соратника, приятеля, коллеги, большого талантливого автора и друга. В сочных скороспелых красках с прикладыванием рук к груди и обильным фонтаном слез вдова стонала близким о том, как измученный чудовищными болями, брошенный трусливыми хирургами муж ее, беспомощный и всеми позабытый, скончался от запущенного нерадивыми эскулапами Кремлевки «загноившегося брюшного аппендицита» …

Намеки на загадочность столь несообразной и скоротечной кончины маэстро будут выдаваться во множественных некрологах, заполонивших информационные и музыкальные издания страны.

До самого исхода бренных дней певца о ней будут полемизировать и Настя с Ваней. Больше ни слова для Серафимы не найдет член редколлегии «Советского искусства», модный служитель истории муз тех времен Алексей Иконников, два месяца тому пытавшийся привлечь беспечную супругу мастера к охране «благоверного» здоровья. В изумление впадет и Управление музтеатров Комитета по делам искусств СССР с его тогдашним «маршалом» Муромцевым у руля, к которому слабеющий от загрудинной боли композитор взвывал с прошением о передышке в создании своей прощальной оперетты «Тихая пристань». С недоуменным потрясением взамен «спроектированному» «либретто» о Тихом океане понесет на телеграф прощальное «участие» вдове и теще знаменитый сценарист-натуралист Александр Михайлович Згуриди.

***

Как же ему, маститому «документальному» зубру, в досужий час пианисту-любителю, зашло в душу трудиться с этим пронзительно водно-стихийным автором. Его и прежде навещала мысль представить музыку в своем кино как равноправного героя, ведущего речь от имени драматурга-рассказчика. Такую попытку он предпринял в 1950-м с Виктором Оранским на ленте «Лесная быль». Опыт оказался удачным, но все же равновесия фабулы с музыкой по-настоящему достигнуто не было. А когда начались съемки новой истории, лишь только самолет с одержимой командой понесся над хрустальными торосами в сторону Грибовой, он как-то сразу решил, что его автором должен стать специалист по морю, большой мастер дела и еще, как скрытое заветное желание, волгарь.

Згуд, так называли его ближние, будущий народный СССР, профессор, преподаватель ВГИКа, бесстрашный змеелов, вице-президент Международной ассоциации научных фильмов, страстный обожатель меньшей «родни», державший в квартире медвежонка и волчат, родился на берегах голубой магистрали страны в городе «золотых огней». В росистых саратовских лугах проложил он творческий путь с тех лет, когда подростком открыл в себе большую связь с живым, наблюдая за танцами стаек в реке, а острый запах коры, подчаливший из северных вод, будил расцветающий азарт, и печальная элегия иволги томила предчувствием.

Признание принесла ему любовь к природе. История эта началась в 1930-м, когда двум знаковым событиям суждено было встретиться. На стадионе Саратова, где начинающий журналист, спортсмен и просто красавец Саня Згур пересекся с операторами, освещавшими прыжки, и получил от Коли Волкова, мэтра микросъемки, работу в отделе научных фильмов Краевого института. Там он сделал свою первую картину «Стронгилиды» о болезнях лошадей. Плененный возможностями кино двадцатисемилетний журналист заглянул через окуляр в невидимый живой океан, а отойдя от микроскопа, по-новому засмотрелся на дорогую планету – мир для него превратился в каплю, с которой он сделал свой прыжок в судьбу.

И вот знаменитый документалист приземлился в бессмертных льдах на Новой Земле… 

Перед вылетом на остров начальство «полярных крыльев» пытало его в Управлении Севморпути:
– Вы уверены, что экспедиция должна высадиться в губе Грибовой?
– Совершенно уверен. Там расположена центральная база орнитологического заповедника, – легкомысленно настаивал режиссер.
– А известно ли вам, что за всю историю Новой Земли еще ни разу ни один самолет не садился на губе Грибовой? – последовал сомнительный ответ.
– Если это так, то мы будем рады открыть человечеству новую воздушную трассу, – беспечно-уверенно заявил охочий до подвигов Згур.

Стартовав июльским днем от Химкинского речного порта, через несколько часов летающая лодка заскользила по взволнованному зеркалу Соловецкого моря. По небу агрессивно тянулись тучи, грузная свинцовая вода враждебно колыхалась, протяжно голося. Суровость природы угнетала перспективой «заглючить» на пороге Арктики. В режиссерской голове зазвучало могущество макаровского «Моря северного». Как тут энергичный и решительный Иван Черевичный, участник квеста «Полюс недоступности» в пижонском шелковом плаще, широкополом стетсоне и летних туфлях подскочил к приунывшей компании и дал сигнал:
– Быстро к борту, вылетаем!

Начало

Через 7 часов пролета сквозь стальную стихию, небесные пляски Витта и конкур по бревнам, разбросанным на берегу, именитый ас осадил «коня», мастерски подрулив к кромке. Утомленная воздушным эквилибром команда выползла на крыло, нависавшее над «взбитыми» сливочными снегами. Перед ослепленными глазами развернулась ледяная, наполненная неумирающей жизнью, широкая свободолюбивая Арктика. И стало радостно, и зазвучала в голове заразительная «В море северном». С этого момента режиссер знал, кто будет «исполнителем» музыки в его будущем кино…

***

В летнюю пору 1950-го «озолоченный» за первую волжскую сюиту и вокальные баллады о море новенький сталинский лауреат, композитор Валентин Макаров отправился с любезной супружницей Серафимой и черно-пегим спаниелем Баркасом по «солнечной дороге» своей юности за свежим творческим сценарием в сторону Жигулей.

В краях тех собиралось огромное строительное «починание». И ему, музыканту и гражданину, захотелось написать историю своей страны. Для этих славных дел он выехал до Волги, так стало большому мужчине нужно, задрав края широких брючных штанин, похлюпать босиком по ласковой волне, набравшись храбрости, содрать тугую шкуру и кожей припасть к родимой могучей воде. А после внезапно выскочив, поджать подмышку руки и долго стоять и стоять на песке, выслушивая плывущие по тихой ряби привычные уху мотивы.

А назавтра выпросить у «рыбацких» струг и, проводив далеким взглядом, глухо ухающий филином пароход, доплыть на место будущих дел. Он любил этот дом, филармонию его птиц: сладкоречивых скворцов, акварельных варакушек. Сидя на берегу, думал думу о загаданной волжской второй и чудесной просьбе создателя «Белого Клыка» написать музыку воды к его будущей северной саге. Валентин пел о Волге, но щемящая морская тоска приняла решение за него: вместе с этими сильными людьми он покажет людям непознанный мир. А может, и сам познает его?

***

Экспедиция Згуриди в Арктике! Все, кому благословилось там побывать, знают ее вечной и живой. Лишь только светило охорашивает снега, как на проталинах вспыхивают хрупкие цветы и небо наливается высоким гомоном птиц. И миллионы летучих сердец стремятся сюда, чтобы выкормить поколение на щедрых архипелагах далеких полярных широт.

Птицы «на кастинг» фестивалили на островках губы Грибовой. Добраться до них возможно было на простом кораблике, но вероломный паломнический бот злодейски застрял на Маточкином Шаре, а единственная «приваренная» к почве лодка с осени коротала зиму под глубоким снежным кровом. Надо было видеть благодать, когда после ее раскопок «флагманский» «фрегат» очутился на волнах: «Мы вошли по колено в воду и как зачарованные смотрели на эту жалкую посудину, чувствуя себя создателями океанского лайнера». Как только команда уселась, через давно прогнивший корпус в щели хлебосольно потекла вода. Пришлось принять устав: отныне «двое из ларца» ежедневно работали черпаком. Так началось экспедиционное плавание к островам…

Дело было на о. Песцовом, на котором не приметилось ни одного песца. На острове богемничали гаги. За их обыденным сценарием сюда и подались с утра пораньше упертые киношники. Нина Юрушкина – «рукав в рукав» вместе со Згуриди снимет километры пленки – залегла в заранее сколоченный «шалаш». Конструкция походила на ширму из пеньки, которую удалось расположить на обозрении у птиц в десяти метрах от гнезда. Пока «засада» занималась съемкой вдалеке, гагша возвращалась на выстеленное ее форсовым пухом ложе и неподвижно застывала на нем. Из-за женской невзрачности (в отличие от мужа-франта цвета клавиш) скромницу в шаге было и не узнать.

Но лишь группа начинала атаковать, мамочка срывалась и надолго исчезала. Пришлось команде подтаскивать «засаду», пока «наседка» улетала и выжидать, когда она привыкнет к операторскому камуфляжу. Смотрелось это смешно: респектабельные люди словно на поле сражения посреди оголенной земли по-пластунски позли по пустырю. Но опыт группы был вознагражден – зритель стал свидетелем неприятностей гагши с белым медвежонком.

***

То был первый фрагмент, о котором режиссер замолвил Макарову, недавно вернувшемуся из поездки за «Рекой-богатырь». Заглянувший на композиторский огонек Сан Михалыч, вальяжный и распаренный ужином и светлой музыкой автора, растянулся словно шкура у камелька и в ясных красках описал ему эпизод.

И тут Валентин увидел ее – ослепительную Арктику, радостную и сильную. В то время он только закончил первую «богатырскую» часть. И музыка финала – восторг перед могуществом реки, любование великолепием ее, перекликнулась с размахом и нарядностью снегов. Так появился близкий по тексту с «Думой над Волгой» мотив. Он пойдет через фильм и декором, и полотном, и главной созерцательной интонацией: светлой и наполненной жизнью, без мрачной суровости, но с огромной свежестью и широтой.

Валентин подошел к роялю и набрал несколько фраз.
По мере режиссерского рассказа, музыка менялась – теперь нарисовались действия: забавно-игривые, ловкие или неуклюжие, но все такие же активные и живые. Удивленный Згуриди с любопытством наблюдал за таинством рождения звука, который не собирался уступать место главенству картинки.

– Как у вас это выходит? – покачивая головой, любопытствовал мастер кинопленки.
– Я очень хорошо представляю себе движение волны, большой волны, к которому привык с юности. Ну а остальное добавляет воображение и хороший рассказчик, – довольно прояснил ему мастер нотоносца.

Катастрофа

В небе зависла ворчливая стая темно-коричневых прифасонившихся в золотые завитки птиц с забористыми, словно пятка топора, «краснооктябрьскими» носами. Птицы эти — топорки (топорики), или морские попугайчики – не вьют гнезд, а жилища в земле пробивают «железобетонными» клювами, расчищая лапками проход, где и выводят птенцов. Из года в год прилетают они в те же места, чтобы отложить единственное яйцо. А в попытках схорониться от хищников обретаются на недоступных собакам и полярным лисицам бакланцах. Команда Згура грезила заснять колоритных островитян, поэтому, разведав, что по соседству обитает их птица мечты, тотчас же отправилась в путь.

Час для кинопромысла пришелся светлый, лишь по морю скользила беззаботная зыбь. Настроение горело, текшая по швам «галера» бодро ковыляла вперед. Гребли посудиной выпускники – в будущем автор картин о Шостаковиче Борис Гольденбланк, об Эрмитаже Юрий Головин, с ними дипломник, московский Линней, Михаил Сорокин. За ученого штурмана встал орнитолог Успенский. Статус «корсара» пожалован Згуриди. Вскоре без происшествий и помех экипаж заякорился и принялся снимать сигающих с обрыва «колунов». Птицы с шумом срывались в воду, рассекая крыльями, ныряли, и, захватывая в клюв по десятку мальков, мгновенно устремлялись в нору. Восторженные кинодеятели «отбили» материал и, возвратившись до «галеры», направились в обратный путь. И тут раздалось: «Полундра!»

Отчалив от острова, группа обогнула его вокруг, чтобы собрать подстреленных для орнитолога птиц, бездумно соскочившего за ними на камень. Но тут внезапно налетели ветра, и команда срочно заторопилась домой. Когда лодка подошла за Успенским, тот неловко прыгнул, сильно ударив в борт ногой. «Несчастная» всхлипнула и перевернулась. Первое, что увидели, глотнув леденицы, всплывшие чудом «туристы» – была бившаяся о камни перевернутая лодка, а чуть поодаль чайкой сверкали уходящие в море «безрукие» весла. «Спасайте их!» – в отчаянной попытке ухватившись за одно, прорычал «корсар», и вместе с ним и тяжелым меховым костюмом якорем погрузился на дно. Последняя увиденная им картина была лодка, подхваченная огромной сильной волной…

Случилось чудо! Ноги мастера нащупали грунт, и он несмело, но упрямо зашагал, спотыкаясь и сморкаясь соленой водой. На узком, занесенном снегом каменистом плато его ждала бесштанная команда, отжимавшая промокшую «робу». Рядом с нею валялась утлая, изрядно «потрепанная», но несломленная лодка.

Спасительная площадка представляла собой широкий карниз, сзади которой грудилась отвесная скала. Впереди бесновалось море. Уповать на то, что робинзонов снимет проходящий пароход, было глупо. Оставалось полагаться на себя.

Молодежь улеглась, тесно приникнув друг к другу, и, накрывшись влажными костюмами, уснула. Мрачный мастер, сидя на карнизной кромке, глядел на буйство стихии и обессиленно размышлял. Как вдруг внимание его притянула притихшая неподалеку бухта. «Куда же делась волна?» – с надеждой удивился он. И тотчас же в ответ «девятый вал» захлестнул залив и с громом понесся назад. Еще один и еще… И снова наступил покой. И вдруг в увиденном разгуле Згуриди углядел неслучайность: три минуты бухта находилась под волной, сорок секунд без нее, внезапно снова пропадала под водой.

Спешно разбуженные мореходы, сбросив телогрейки, выгребли из них вату и законопатили брешь. У Бориса в кармане обнаружились гвозди, а в корме страдальной лодки чудом сохранился топор. Через три часа команда, волей титанов дотащив «галеру» до залива, в сорокасекундные антракты поочередно попрыгала в лодку и двинулась в путь. То, что вы читаете этот рассказ, говорит о том, что история имела счастливый исход…

***

Через полгода на «бисировании» сталинского лауреатства в адрес «волжской второй» Згуриди рассказал этот триллер двум известным братьям. Расположившись в банкетной с «горячительным» бокалом и красно-желтым фотокляссером, он вспоминал…

Шел довоенный тридцать пятый. Один из первенцев, открывших научное кино, студент Згуриди снимал образовательную ленту «Пернатая смена». Опыт полагал создание картин к зоологическим учебникам. Но Згур, отправившись на «промысел» до волжских понизовий, хотел, чтобы проект проиллюстрировал крылатую жизнь с момента появления птенцов до того, как молодняк улетает в путь. Среди участников команды был астраханец Марик Редькин, мечтавший сделать фотоснимки в устье милой его сердцу реки. И пусть кино у начинающего режиссера вышло не из лучших, он многое узнал, а материала набралось на два проекта «По Волге» и «Крылатые гости». Там же, в могучей дельте, Згуриди встретился с двоюродным братом Марка, который пригнал туда же по чугунке в поисках каспийского фольклора. В тридцатых Редькин перевелся в Фотохронику ТАСС. В эти годы, общаясь с зимовщиками, двумя Владимирами – профессором Визе и «боссом льдов» Ворониным, снимал на ленинградской верфи спуск ледоколов, на одном из которых («Сталин», позже переименован в «Сибирь») ушел за кадрами в испытательный рейс. Фотограф Марк и сблизил режиссера с братом-музыкантом.

Сегодня, чествуя родную магистраль, обсуждали ее похожесть с северами. В детстве, лишь только занимался первый ледостав, все трое сражались на замерзшей реке, устраивая на ней «суровые» походы, воображая себя дерзкими полярниками. На этом месте Згур поведал друзьям историю арктической тюрьмы. И Валентина озарило: можно написать к эпизоду мотив. После авторства «Реки-богатырь» он знал, что может раскрыть любую тему: скажем, бури или даже … борьбы. В фильме музыкальный фрагмент отразил эпизод борющегося за жизнь с морским потоком белого медвежонка.

Снова в Арктике

«Экранизировать» колоссов группа отправилась во «Вторую северную» – так команда назвала океанный «вояж» на ледокольном симпатяге «Дежнев». До Мурманска скарб с людьми домчался на «Полярной звезде», а оттуда намечался выход флотилии в океан. «Трогательно и торжественно прощались моряки с родной землей».Медленно и стройно пошла «кильватерная струя», покинув причал, с которого североморцам махали близкие и друзья. Анфиладный флагман «Георгий Седов» рассекал волну, уводя за собой предрассветно-голубые корабли. Как вдруг, разрывая утренний покой, над водой прозвучал большой протяжный гул. То говорил «Седов». И тотчас же в ответ со всех судов в порту послышался ответный знакомый позывной. Густые ноты слились в один прощальный гимн, заполонив людские сердца тоской.
– Что происходит? – спросил, срывая голос, капитана Згуриди.
– Флот говорит нам: «До свидания».
Взошло солнце. Слабые лучи, едва просачиваясь сквозь туманный тюль, скакали по поверхности ледового «полотна». Экспедиция пошла по большой воде в «поимке» грациозной фауны арктических снегов. Перед глазевшими с лееров киношниками распушились длинные «молочные» поля, уставленные башнями причудливых гладух. Стеклянно-седоватые торосы «пятнались» темными подвижными фигурками. Это поплавками там и тут маячили тюлени — обитатели морозных широт.
– Смотрите, в воду попал белек! – неожиданно воскликнул, свесившийся с палубы матрос. Все вместе обернулись к нему на крик: недалеко от борта, истошно и громогласно вопя, густо вспенивая ластами океан, беспомощно барахтался крошечный «тюленичий» щенок.

Отчаянным старанием, взламывая когтями ледяной край, зверенок потянулся наверх, но детские силенки скоро окончились, уставшие «ручки» обмякли, и безнадежно пискнув, детеныш медленно сполз вниз и пропал под водой. И тут точно спасительный библейский ковчег возникла огромная голова, подбросившая тюлененка ввысь. Подставив спину, таким образом давая опереться на нее, мать еще раз подтолкнула малыша. И малыш, отчаянно рванув наверх, кувыркнулся в воздухе в нелепом антраша и целехонький шлепнулся на лед.

В фильме есть горестно-трагичный эпизод. На льдине, где молодая хохлуша выкармливает щенка, внезапно объявляется самка ошкуя. «Бежать и отвлечь на себя», – решается мать и, оставив на торосах малоприметного белька, бежит, заманивая медведицу за собой. Вот он – дружественный океан! Тюлениха, остро почувствовав глубину, торпедой несется подо льдом. Но медведица была голодна и не колеблясь нырнула за ней, и вскоре под водой разыгралась беда, сиротством окрасив последнюю в этой истории волну…

Сегодня ученые не возводят китайской стены между разумным и несознательным в поведении меньшей родни. К какой его форме отнести поступок еще одной тюленихи, за которым наблюдала команда? Может на него ответят этологи по просмотре отснятых Згуриди материалов… На глазах у экспедиции звероловы убили белька…

За минуту до драмы мать-хохлуша безмятежно дремала возле щенка. Вдруг по льдине полоснул хлопок. Молниеносно очнувшись, тюлениха бросилась в океан, увлекая тюлененка к воде. Но погибший детеныш остался недвижим. Вскорости за черниной на льдину подтянулись стрелки. Пока они подбирали тельца, мать, тревожась, высовывалась из полыньи в попытках углядеть малыша. А как только охотники ушли, тотчас же понеслась к нему. Мечась и не найдя, тоскливо обнюхивала кровавый след, а после долго тащилась по нему пока не упала, тяжело обронив голову на лед. Но тут уставший слух ее уловил жалобный всхлип: «Ма — ма!» Кричал белек. Вяло обойдя торос, она увидела его, испуганного и оголодавшего, в безвыходной надежде жавшегося к ней. «Это не мой сынок!» – отпрянула тюлениха и резко подалась назад. И тут безматок-чужачок отчаянно пополз. Он был мал и слаб, ему было трудно ползти, но, не имея выбора, он, отчаянно плача, старался не отставать. И тут случилось волшебство материнской любви – тюлениха остановилась и, грузно повалившись на бок, принялась кормить только что усыновленного малыша.

Так Згуриди изобрел особенный киножанр, где пытался научные знания уложить в художественный сюжет, «украденный» им у самой природы…

***

Эти мизансцены он начал обсуждать с Макаровым в июле 1951-го до самого начала монтажа картины лета 1952-го, перед отъездом маэстро по реке-богатырь на Каму. В тот год двукратный сталинский лауреат приобрел за 16 тысяч банкнот новенький ГАЗ М-20, на котором его жена Сима, исповедуя лозунг «с победой на «Победе» упросила его двинуться на Урал. В прошлогодье там «по стерлядку» мотался блеснить приятель-звукреж Володька Кутузов, и ей вдруг стало необходимо приобщить к рыбалке и Валика. Он возражал, ссылаясь на тревожащую реберную невралгию слева. Но после разговора со Згуриди согласился – они условились, что композитор сам возьмет из трех фрагментов самый трогательный и напишет музыкальный момент.

Путь до Камы лежал через Волгу. Хватаясь за эту мысль, желая заскочить в родные места, он оправился в путь, считая калуги и ухабы российских дорог. Вот они, Тетюши, маленький русско-татарский городок, пахнущий чехонью и спелым калачом. Высокие красные берега волнуют глаза – он так скучал по ним. В поношенной бело-грязной ливрее, словно поруганный айсберг, стоит его крестный дом – «усекновенный» Троицкий храм занят школой ДОСААФ. Сердце заныло, будто убили родную мать: «Мама, мамочка, как хорошо, что тебя нет, и ты не видишь этого!» Он вдруг заплакал, словно белек. Голубые глаза слились с синевой. Неужели так быстро кончается жизнь? Он хочет жить. Долго. И писать о ней.

Вечером дошел до дедовой вдовы. Пили чай с сушеной малиной и густым лабазником. Бабка травницей была, а он и мяту от мелиссы не отличит. Волга-Волженька. Как тебе без него? Вспомнились далекие семейные вечера: отец открывал рояль, родимая напевала, старшой слыл лучшим клавишно-духовым. Он, дважды сталинский лауреат, сочинит для них спектакль. Напишет про поющую мать, и про деда, который бросился в водокруть, спасая соседскую Василиску. И потонул, а может быть, попал к царю речному? Вон и она, цела, хороша, красавицей стала – идет как поет. Всех он вспомнит на родной стороне. «Семерочка, ладушка моя, давай останемся?» – с надеждой тянет Валентин.

Через час в ночь они гнали с «победой на «Победе» до камских осетров…

Там, в Болгарах, больше десяти лет тому назад у него умер сынок. Мальчишка его Вани, юный крестник, всячески старался скрашивать тяжелую тоску. А в январе случилась радость — народился настоящий внук. Но отпустить то горе маэстро не смог, и как писать музыку о погибшем бельке? Воспоминания хлестали по груди, вызывая тесную, застрявшую за ложечкой боль. Ему снова случилось ее пережить. Он выбрал спасение малыша – острый драматичный фрагмент. После мелодии, рисующей негу тюленей, автор дает тревожный сигнал: «Словно слова: как же так, я же предупреждал…». С этого дня в горячие августовские ночи, сбросив с тела душный полосатый плед, он подрывался звонить в Севморпуть, чтобы узнать: не слопал ли экспедицию белый медведь. С тех пор Згур ему терпеливо объяснял, традиционно начиная письма со слов: «Да не съел он нас…».

Не знал маэстро о том, что еще в ноябре на съемках в берлоге тяжеловесная, неспешная словно белый гигант, колыбельная охраняла собой оператора Юрушкину, мычавшую ее себе под нос в засаде днями напролет.

А к декабрю Згуриди прислал другое задание. Пришла пора залечь на «самое дно».

В глубинах океана

Океан отступил. Гигантская приливная волна, отхлынув от берега, обнажила огромное пространство того, что обычно называется дном. Там, где несколько часов назад сурово клокотали цунами, нынче тучно тормошатся чайки. В озерцах под камнями, с которых свесились длинные водоросли, выслеживают они мальков и другие приношения морей. Медленно тащится в сторону по песку зеленый игольчатый шар, а рядом – белый, коричневый, красный. Это еж в колючем кафтане с множеством маленьких ножек-присосок «шарит» по гальке обед. Тут же павой колышется лучистая морская звезда. Все коварнее крадется она к двустворчатому «гребешку». Такие вот дела творятся в укрытом от глаз, чудесном Посейдоновом королевстве!

Когда команда опускалась на дно, акваланг еще не был изобретен. Погружаться и снимать приходилось в сковывающих движение громоздких водолазных костюмах или в подводной камере, в которой мог уместиться только один человек. Для работы использовался гидростат Анатолия Каплановского, позволявший видеографу, оставаясь в привычной одежде, быстро менять кинопленку и общаться с командой по радио. Опускание проводилось с помощью стального троса на 300 метров глубины. И вот Александр Згуриди изучает плясовой «паркет» полярного моря: «Мне приходилось плавать под водой много раз. Но, оглядываясь назад, должен признаться, что самое сильное впечатление оставило у меня не чудесное южное море и даже не великий коралловый барьер близ Австралии, а мрачное суровое море Баренцева, с красками и формами которого могут соперничать разве что только цветы».

Сказительница-природа придала мистические формы своим очаровательным жильцам. Над огромными розоватыми валунами трепещут лохматые, точно еловые лапы, ветки глубоководных анемонов. Рядом вальсируют «хризантемы» лиловых, охряных, и ало-багровых тонов. С ними вместе кружат серебристые мальки, совсем не думая о том, что эта живая красота несет собой конец.

***

Все, что до сих пор композитор нарабатывал для съемок, он делал по страстным сочным описаниям режиссера, подробно прорисовывавшего все тонкости и срезы событий в письмах к маэстро или нечастых телефонных звонках. Но сегодня был крайне неудачный день. По возвращении из сурового Студенца Згуриди заготовил новый текст, и лишь путь его пролег из Ленинграда в Москву, мастер с грустью узнал, что нотный магистр «притомился в кремлевской» палате с приговором обширный кардионекроз.

Тайком, словно ночной кожан, пробрался он сквозь «охранных» валькирий и, засев вдвоем с Валентином за оконные жалюзи, в широких акварельных мазках описал ему мысль о новой арктической «постановке».

Наступал новый год. Макаров, лежа в «надежно» ангажированной постели, отчаянно тосковал — по больнице объявили карантин. «Прихилившиеся» Деды Морозы – Слонов и Шмелев, прибуксировали мешок пахучих лесных лап с коробкой цветных безделиц, что собрала им Сима. И лишь время отсчитало полночь, маэстро, устроившись под «елкой», разглядывал блестящие стеклянные шары и рисовал для них морской пейзаж.

Шары морских ежей, ожерелья актиний, коралловые заросли и россыпи звезд рождали в нем сказочность полотна, он так увидел укрытый в тайну мелодии никому не знакомый мир. Под нотами, словно в шкатулке зазвенел хрусталь и заплясал «краковяк» – то дежурный повар-краб Сергеич угощал больных на праздничный обед. Под утро маэстро радостно и светло задремал, впервые со дня «побывки» в стационар. И виделись ему причудливые коньки, ракушки и цветы. И заструилась музыка-феерия во владениях Нептуна…

Пришел 1952-й. Его он посвятит двум жанрам: оперетте как отдельной форме и симфонической кинозарисовке как опыту работы с этим вариантом коллектива. А в следующем 1953-м соединит их в один, большой и желанный, известный миру как опера, и действие ее непременно случится на воде. 

Птичьи базары

Последним музыкальным паззлом консолидировались птичьи базары. Фильм был практически срежиссирован, оставались небольшие детали, нужно было рассчитать минуты и звук.

Легче всего было вписать в готовую новеллу птиц – они вездесущи, возвышенны и привычны взгляду. Снимали их первым звеном во время высадки команды на Новой Земле. На северах немало таких «торгов»: в Гренландии, на Шпицбергене, Семи островах, но ни один из них не ровня колониям западного берега Безымянной губы. Ежегодно там владычествует два миллиона единиц. Весь скалистый край на протяжении сотен километров заполнен неунывающей базарной болтовней. Что же привлекает крылатых, что же так тянет их сюда? Конечно, хлебосольный океан.

Жалкая неловкая «иола», преодолев внезапную «глухоту», с трудом пришвартовалась к берегам. Команда сошла по морозильной воде и с аппаратурой «зачехардила» по валунам. Огромная туча лавиной пронеслась перед людьми, едва не припечатав их к земле. И вдруг нокдаун от пернатой торопыги сбивает режиссера с ног. Сквозь непуганую стаю состав продвигается к отвесной гряде. Двое ребят поспешно взбираются по ней и сбрасывают ожидающим канат. Один за другим когорта следом поднимается наверх и перед нею расстилается расточительная райская красота. Вершина, выкрашенная в желтый первоцвет, сплошь «усыпана» множеством птах: суетливыми во фраках и шемизетках схожими с пингвинами кайрами, маячившими серебристыми моевками, неизвестные глазам виртуозно-маневренными поморниками. А над ними в пронзительной синеве еще носятся тысячи и миллионы многоголосых невиданных доселе птиц. 
Коллеги подошли поближе к краю: ничего невозможно понять. Все куда-то исчезло в момент. Оказывается, так легко увидеть крылатых нельзя, пришлось обвязать оператора веревкой и опустить на карниз. Первая в ряду – Нина, за ней кинокамера. Остальные ждут.
К гнезду подлетает кайра и, бесцеремонно толкаясь с соседками, протискивается к яйцу, вертящемуся на голом выступе скалы. Но какое яйцо ее, она и сама не примется сказать, потому что кайры часто делят заботу о потомстве между собой. В то время как на одном из карнизов мамашки высиживают малышей, на другом они хлопочут возле смешных, похожих на клубочки пряжи птенцов.

Минует час, другой. Терпение «устает». Зажмуривая глаза, мастер подползает к границе горы. Кружится голова: «Как это Нина может стоять на самом краю?»
– Ну, как ты там?
– Еще не прилетела.
– Кто?
– Мать. Там под камнем сидит совсем крошечный.
– Будешь ждать?
– Буду.
И снова все ждут. Третий, четвертый прошел. И так каждый день.

– Оставьте всю аппаратуру и отправляйтесь домой за едой и палатками, – объявил товарищам командир. – Мы остаемся здесь до конца съемки.

Вскоре молодежная бригада растворилась за горизонт, а неиссякающий босс с цельножелезной Юрушкиной остался «клепать» чарующий эпизод крылатых утех. Как вдруг набежали арктические ветра, забурлили берега и «интернированный» творческий дуэт оказался без еды и одеял в плену у диких скал и бестолковых птиц.

Запись из дневника Александра Згуриди: «Четыре дня прошло с тех пор, как мы высадились на скалы. Чтобы хоть как-то утолить голод, мы едим снег. Едим и едим, и он кажется нам вкуснее всего на свете. А потом снова с тупым равнодушием смотрим на море, почти потеряв надежду на помощь извне».

***

В письме к Валентину Макарову режиссер описывал задание так:
«На окончательном монтаже новелла о птицах севера будет теперь выглядеть так. Сначала, как у нас и сделано в фильме, идет общее знакомство с птичьими базарами…
… Мирно живут птицы. Одно у них зло – сильный, страшный хищник орлан. Многие птицы страдают из-за него. Он легко расправляется даже со взрослой птицей.
Сидит чайка. С высокой скалы видит ее орлан. Тревожится, но не улетает чайка. Но вот орлан неожиданно поднимается со скалы. Чайка не успевает подняться. Сильными когтями орлан схватывает чайку и беспощадно расправляется с ней. (Общий метраж сцены 20–25 м).
… Но гораздо труднее хозяйничать хищнику там, где птицы живут дружными коллективами! Здесь ему приходится улепетывать не солоно хлебавши».

Музыка вышла сперва песенно-переливчатая, после трагично-драматичная, в конце воинствующая и радостно-возбужденная, наполненная победным торжествующим криком.

В мире животных

Премьера случилась на первое января. Третий участок знаменитого погоста давно припорошил снег, его молочно-белый гардероб удачно гармонировал с показом. Лишь увидеть своими глазами, какой этот Северный океан, автор музыки так и не смог, для него, когда-то родившись в фантазиях от прочитанных им режиссерских саг, веселый крабовый «краковяк» и «горькие» бусины белька застыли стуком ложки больничного кашевара и тоской по умершему сынку.

Зато сумел увидеть зритель. Фильм, снятый при отсутствии надежной оптики и качественной пленки, но с большой любовью, риском и терпением, стал необыкновенно популярным и приобрел немало призов. И музыка в нем создала тот самый объем, который сегодня в высокоформатных залах называют «3D». То был трудный жанр и удачный трек, который нужно было сделать так, чтобы он не исчезал и не выступал, покрывая собою сюжет, но подчеркивал, где нужно, играя роль рамки, где нужно сигналил, дорисовывая воображение и мысль.

По окончании работы автор знал, какие силой и духом герои станут лицами его оперы – главной композиторской мечты. Для этого он призвал на творческий «снем» Ивана Шмелева, где примерил певцу главный вокальный наряд с чертами «флибустьера» арктических морей.

Опыт симфонической работы и параллельный в форме музыкальной пьесы подвел его к взятию новых высот. Но 15 сентября, остро почувствовав за грудиной боль, отправил заявление с прошением для Муромцева отсрочить комедию на несколько дней. 25-го он получил на письмо добро. 

И тут на него накатилась-налегла, тяжким грузом придавив к земле, громадная, бесстрастная, ледяная усталость. 26 сентября Валентин Алексеевич Макаров скоропостижно обрел свою тихую пристань на 45-м жизненном году.

Срочно слетевший с гастрольного тура Иван услыхал, как в курильных закоулках ЦДК пересуживалась эта трагичная смерть – близкий друг скончался в жестоких мучениях по вине не вовремя взорвавшегося атавизма. Так рассказала свету его безутешная вдова. Устроить церемонию прощания Шмелев не успел, но взял заботу о его надгробии на Новодевичке.

«Стерляжий» рыбак Володя Кутузов, бывший ко времени опытным аудиознатоком, принял обязанность проследить за музыкальным завершением ленты – они были бесконечно дружны: наш композитор и этот удачливый звукореж, который в скором будущем предъявит миру без прикрас великие анимации: «Ну, погоди!», «Веселая карусель», «Котенок по имени Гав» и бессчетные другие.

Но как сказал поэт Владимир Фирсов: «Над грозою торжествует радуга, а над смертью торжествует жизнь».Она продолжилась в кинотеатрах «Колизей», «Ударник», «Художественный, «Баррикады», «Родина» и «Метрополь», стартовав показом фильма: «Скованы льдом воды Северного Ледовитого океана. Больше половины года здесь длится зима. Кажется, что океан спит глубоким сном под покровом полярной ночи. Но это только кажется. Несмотря на вечную стужу и мрак, океан полон жизни. В его глубине скрыт целый мир удивительных существ!»

Через несколько лет после ухода композитора друг-певец исполнил «присягу» перед ушедшим. Жена Настя заказала документы на оформление стелы в образе светлого мраморного куска – высокого бесстрастно-холодного айсберга, символа последнего сделанного им труда. Возвращаясь от нотариуса домой, взглянула на текст документа, что держала в руках. То была копия заключения о смерти маэстро: Валентин Макаров скончался от хронического стенозирующего артериокардиосклероза, следствием которого стал тяжелый обширный инфаркт. Об этой «шараде» она не сообщила никому, но сегодня настало время сказать, потому как отнять у человека право на личную смерть есть неоправданная жестокость.

В природе жестокости нет. В ней торжествует закон: жизнь есть процесс самопроисходящий. Так исповедовал мастер Згуриди: «Ничто не пропадает, ничто не обращается в ничто. Так же как жизнь приходит к смерти, так и смерть, естественно, дает начало новой жизни. Как передать все это на экране? Как рассказать обо всем этом образным языком кино?»
Премьера фильма прошла блестяще, и тут же появились желание и спрос в постоянном показе историй бытования фауны на земле. Уникальные одиссеи группы, книга, выросшая на них, ленты, отснятые по материалам из них, требовали зрительских отдач. Идея проекта зародилась у Згура на арктических снегах. Там, во льдах океана, заложилась мысль о программе, которой предстояло пройти огромный путь в полвека, став самой «стойкой» и легендарной передачей на российском ТВ.
А стиль и форма сложились с первого выпуска, выпущенного в эфир: «документальный фильм о природе и беседа с интересным гостем». И проводил его 17 апреля 1968 года создатель и автор, лауреат трех Сталинских премий, народный артист Федерации профессор кинематографии Александр Михайлович Згуриди…

Для просмотра научно-популярного фильма «Во льдах океана» можно пройти в рубрику КИНОЗАЛ, зал «Во льдах океана».

Москва, август 2022 г.